1 февраля 1931 года родился Б.Н.Ельцин.
2 марта 1931 года родился М.С.Горбачев.
5 марта 1953 года умер И.В.Сталин.
В пьесе Бертольда Брехта «Страх и отчаяние в Третьей империи» школьный учитель кричит своей жене: «Разве я знаю, какой им требуется Бисмарк!»
Учитель и рад угодить «им», то есть власти. Но он не знает, чего именно хочет власть. Нужен ли ей, например, Бисмарк, который говорил, что нельзя воевать против России? Если власть не хочет воевать против России, то такой Бисмарк нужен. А если власть хочет воевать с Россией, то такой Бисмарк не нужен.
Мы знаем, что Третья империя плохо кончила. И вроде бы, должны уже понять, что вопрос не в том, какой «им» нужен исторический деятель, – Бисмарк, Наполеон, Ленин, Сталин. Дело не в «их» идеологическом заказе на образ исторического деятеля. А в том, каков же этот деятель в реальности. Реальность выше, чем любые идеологические заказы. Это, во-первых.
читать дальше
И, во-вторых. Даже если кто-то хочет заказывать историю сообразно своим идеологическим надобам – этот «кто-то» преуспеет хоть в какой-то мере только в случае, если созданные по его заказу образы обопрутся на реальность, как на почву. Будут черпать из реальности ту необходимую энергетику, без которой все образы мертвы. Ведь эти образы зачем-то заказываются, не правда ли? Они должны, как магниты, притягивать к себе общественное внимание, формировать общественное мнение. И так далее.
Наверное, из сказанного выше уже понятно, что я не о Третьей империи говорю, а о нашем демократическом государстве. В котором нет, как мы знаем, идеологического диктата. В отличие от ужасного коммунистического государства, в котором этот диктат был. В котором заказывались образы исторических деятелей, согласно идеологическому диктату. В котором все было плохо потому, в частности, что заказывались образы. И которое обрушили по этой причине. Ведь не по заказу американского дяди, правда? Это все домыслы разных конспирологов. На самом же деле, то плохое государство разрушили добрые силы, дабы создать государство хорошее, то есть демократическое.
В таком государстве ко всему относятся взвешенно.
В таком государстве защищают право различных общественных групп на различные точки зрения.
Курс такого государства вовремя корректируется в соответствии с общественным представлением о должном. Каковое (не государство, конечно же, а представление о должном) граждане формируют свободно и транслируют в политическую сферу с помощью свободных демократических выборов.
Как бы я хотел жить в таком государстве!
«Но вы же в нем и живете!» – возразят мне.
Что ответить? Враги Лукашенко распространяют анекдот про плачущую белорусскую бабушку. Бабушку спрашивают, почему она плачет. Бабушка отвечает, что она хочет жить в Белоруссии. Ей говорят: «Но ты же там и живешь». «Нет, – отвечает она, – я хочу жить в той Белоруссии, которую показывают по телевизору».
Не знаю, что именно показывают по белорусскому телевидению. Наверное, что-то такое, в чем хочет жить бабушка. Тут уже, как это ни покажется странным, надо снять шляпу и перед белорусской властью, и перед теми, кто в Белоруссии реализует на телевидении идеологический заказ власти. Потому что, как минимум, надо, чтоб бабушка плакала от умиления, глядя на телевизионную картинку.
С российским телевидением все совсем по-другому. То есть настолько по-другому, что дух захватывает. Как, казалось бы, все должно было бы быть, коль скоро благотворный ветер демократии дует в наши паруса? Проводится соцопрос: «Как вы относитесь к Михаилу Горбачеву?» Проводится этот соцопрос по принципу равенства всех граждан России (что есть основа демократии). Мнение последнего нищего столь же ценно, сколь мнение обитателя властного или финансового Олимпа.
На основе соцопроса выясняется, что к Михаилу Горбачеву «скорее положительно» относится 14% населения. Как в любой стране мира политические круги отреагируют на подобное? Скажут: «Мы-то, может, и симпатизируем уважаемому Михаилу Сергеевичу. Но у нас государство демократическое. И с мнением большинства мы должны считаться. Вообще должны считаться, а уж перед выборами – в особенности. Поэтому мы корректируем наше отношение, сообразуясь с общественным мнением. И просим Михаила Сергеевича отпраздновать свой юбилей сугубо частным образом. Мы не можем посоветовать ему, где это лучше сделать, – в Европе, где его ценят, или в нашем многострадальном Отечестве. Но мы с сожалением вынуждены отказаться от придания данному событию статуса, хоть как-то, в чем-то отдающего сопричастностью М.С. государству и власти. Потому что, придавая данному событию такой статус, мы нарушаем аксиомы демократии. И ведем себя недальновидно даже с цинично-политической точки зрения. Рискуя не получить голоса избирателей наших неразумных. И потерять власть».
Как мы видим, все делается диаметрально противоположным способом.
Причем в этом соблюдается какая-то странная и самоубийственная последовательность. Опросим, опять-таки, наш демос, то есть общество, на предмет его отношения не к Горбачеву, а к Сталину. Такие опросы – разной степени репрезентативности – состоялись. Сначала – в ходе акции «Имя России», где с трудом удалось под конец «заместить» Сталина на первом месте Александром Невским. Потом – в ходе дискуссии вашего покорного слуги с Млечиным и Сванидзе в передаче «Суд времени». Притом что дискуссия эта длилась шесть месяцев пять раз в неделю. Тут, конечно, начались разного рода интерпретационные «фокусы». Мол, телезрители данной передачи – это вовсе не большинство населения. Начались невротические подсчеты, сколько же было зрителей. Начались еще более невротические намеки на то, что, может быть, Пятый канал считает неверно. А потом прошла передача «Поединок» на канале РТР. В котором моим оппонентом, отстаивавшим антисталинизм и антисоветизм, был Венедиктов. И его же радиостанция «Эхо Москвы» признала, что в ходе передачи ее телевизионный рейтинг поднялся с 14 до 30. Стало ясно, что существует мега-тренд. Именно мега-тренд, а не тренд симпатий определенной части телеаудитории.
Когда пытаешься математически обработать данные, то с учетом того, что называется «доверительным интервалом», получаешь – как ни обрабатывай – примерно один и тот же результат. Согласно которому чуть ли не 90% населения к Сталину относится с разной степенью уважения. Из них 50% относится к Сталину с безоговорочным уважением, а еще 40% уважают его с теми или иными оговорками.
Казалось бы, если мы демократическое государство, то именно те годовщины, которые связаны с деятелями, имеющими большую общественную поддержку, должны отмечаться сообразно подобному отношению. То есть с уважительным освещением по телевидению, хотя бы сдержанными реверансами власти в адрес данного деятеля. Казалось бы, так это должно быть, коль скоро власть хочет функционировать в рамках демократического протокола. И, тем более, стремится как можно больше демократизировать наше и без того демократическое государство.
Что же мы имеем на деле? Нечто прямо противоположное. Настолько противоположное, что дух захватывает. Нет не только реверансов в адрес исторического деятеля, которого общество все более и более… если не почитает, то уважает. Есть прямые заявления о том, что будет осуществляться десталинизация, причем не абы как, а на государственном уровне.
Стоп! А как же основополагающий демократический постулат, согласно которому у нас нет государственной идеологии? Государственной идеологии нет, а десталинизация будет проводиться на государственном уровне и за счет денег налогоплательщика, который в подавляющем большинстве своем хочет обратного? Да-да, в подавляющем большинстве. Ибо даже те, кто не относится к Сталину с уважением, хотят, чтобы их оставили в покое, а не терзали больную нашу действительность утомительными и контрпродуктивными антисталинскими радениями.
В знаменитом чеховском рассказе «Страх» герой говорит: «Страшно то, что непонятно». Мне все чаще страшно – в том числе, и по этой причине. Потому что непонятно. Непонятно, почему так празднуется юбилей Горбачева. Непонятно, почему так празднуется юбилей Ельцина. Непонятно, почему так отмечается годовщина смерти Сталина. Непонятно, из каких недр чьей именно загадочной психики вынырнула в предвыборный год идея десталинизации, будь она неладна! Непонятно, почему надо сначала убедиться в том, чего именно общество не хочет – а потом именно это и сделать. И деяния свои назвать демократизацией нашего и без того уже донельзя демократического общества. Суверенного, разумеется. А вам это понятно?
Замеряем отношение общества к Сталину. Видим, что общество его поддерживает. И ради демократизации общества и победы на выборах действуем в прямой противоположности к тому, чего хочет большинство. Причем радикально действуем в этом пагубном направлении. Так радикально, как давно не действовали.
Замеряем отношение общества к СССР. Понимаем, что общество настроено просоветски и… настаиваем на десоветизации. Ради победы демократии и победы на выборах. Тех самых выборах, на которых должны голосовать граждане, поддерживающие диаметрально противоположное тому, что мы делаем. Но эти граждане почему-то должны поддержать нас.
Замеряем отношение общества к Горбачеву, Ельцину, переименованию милиции в полицию – и действуем не так, как это вытекает из замеров, а прямо противоположным образом. Не случайно наступаем на какие-то грабли – идеологические, политические, исторические и так далее. А, понимая, как устроены подобные грабли и что бывает, когда на них наступают, – тщательно наступаем на все подряд… Бр-р-р…
Это называется «самоподрыв». Не идеологическая упертость, не фанатизм (либеральный, антисоветский али какой другой), а именно САМОподрыв. Скажете, не так это называется? А как? Я бы и сам был рад, чтобы это не так называлось. Но вы мне скажите, как это тогда называется? По мне, только так и никак иначе.
Не просто отвергая идею коррекции проводимой линии в соответствии с мнением большинства, а действуя последовательно в направлении, диаметрально противоположном этому мнению, можно добиться только одного – потери демократической легитимности. Потери поддержки тебя этим самым большинством. Так не действуют политики, реально приверженные демократическим ценностям. Так действуют политики, приверженные ценностям прямо противоположным. Но такие политики не говорят на каждом шагу о своей приверженности демократии и о необходимости углублять в стране демократические процессы. Такие политики говорят о прямо противоположном. И действуют прямо противоположным образом.
Большевики, например, говорили: «Мы живем в отсталой стране с большинством крестьянского населения». Они при этом не отказывались от опоры на крестьянское население. На их гербе, как мы помним, был не только молот, но и серп. С утра до вечера говорилось о смычке пролетариата и крестьянства. Но, ориентируясь на тезис о прогрессивном меньшинстве и отсталом большинстве, большевики осуществляли – что? Правильно, диктатуру пролетариата. То есть диктатуру прогрессивного пролетарского меньшинства над непрогрессивным, мягко говоря, большинством.
Диктатура опиралась на партию пролетариата, репрессивные органы, имела соответствующую идеологическую оснастку. И обязана была решать определенные исторические задачи, легитимируя себя через это. Ибо на штыках и впрямь не усидишь.
Какие исторические задачи оказались решены за последние двадцать с лишним антисоветских, антисталинских лет? Какие именно задачи за этот срок решили советская власть и Сталин, мы знаем. И все знают. Какие исторические задачи решила власть, непрерывно упражняющаяся в антисталинизме? Какие элементарные блага она дала большинству населения? В чем, так сказать, социальные и иные завоевания этого большинства? В том, что можно ездить за границу? Кому? Кому можно туда ездить? Демократическому этому самому большинству? Сколько оно получает?
По официальным данным, у нас до 20 миллионов имеют доход ниже прожиточного минимума в пять с лишним тысяч рублей в месяц, который вычислил некий «доктор Менгеле» современности. И больше 70 миллионов имеют доход ниже трех прожиточных минимумов. Эти люди могут поехать за границу? Они из Томска до Омска доехать не могут на свой прожиточный минимум. А уж до Москвы так точно не могут.
Так что завоевали трудящиеся? Притом что каждая крупная революция (у нас ведь вроде как революция произошла в 1991-м, не так ли?) что-то дает народу. Великая французская буржуазная революция ликвидировала непроницаемые сословные перегородки, дала крестьянам землю, утвердила равенство всех перед законом. Мало ли что еще! В конце концов, «свобода, равенство, братство» – неслыханная новая весть тогдашнему феодальному миру. Но бог с ней, с той революцией, на которую вроде бы все наши антисоветчики и антикоммунисты равняются.
Скажите, что именно получили люди в результате последнего двадцатилетия? Может быть, мобильные телефоны? Будучи в экспедиции в Гималаях, столкнулся с таким впечатляющим социальным явлением. Нищая деревня на высоте 4,5 тысяч метров над уровнем моря. Речушка, небольшой кусочек земли, пригодной для скудного сельского хозяйства. Женщина пашет на буйволе деревянной сохой и… разговаривает по мобильному телефону. Везде сейчас разговаривают по мобильному телефону! В Африке по нему разговаривают не меньше, чем в отдаленных русских деревнях. Да и вообще – весь этот политический, исторический, метафизический даже «огород» городили для того, чтобы можно было купить мобильные телефоны? Из страны за это время вывезли пару триллионов долларов. Знаете, сколько можно было бы купить мобильных телефонов на эти деньги?!
И что же – при таком сравнении исторических результатов сталинского двадцатилетия, которое, понятным образом, исчисляется интервалом 1929 – 1949 годы, с аналогичным и даже большим горбачевско-ельцинским интервалом, кто-то хочет, чтобы Сталин был отторгнут обществом, а Горбачев и Ельцин были обществом поддержаны? А как может произойти что-то подобное, если общество совсем не сошло с ума? И почему должно произойти что-то подобное – не в «Кащенко», а на наших необъятных просторах? Потому что курс Сталина породил огромные жертвы, в отличие от курса, проводимого последние двадцать лет?
Но разве в последние двадцать лет все было бескровно? Разве гражданская война в одном только Таджикистане не привела к гигантским жертвам? Разве не погибли в ходе этой войны 190 тысяч наших сограждан? Разве еще 300 тысяч не оказались бесправными и нищими беженцами?
Либералы так любят говорить о «слезе ребенка»! Я, находясь в начале 1990-х в Таджикистане, наслушался и нагляделся такого, после чего от сусальности «а ля Федор Михайлович Достоевский» просто тошнит. С маленьких детей профессионально сдирали кожу и оставляли их валяться на земле, корчась от боли. Те, кто видел это, за ночь превращались из цветущих женщин в сумасшедших старух.
Но разве кровь и слезы лились только в Таджикистане? Разве не было нескольких чеченских войн? Разве не гибли люди в Приднестровье? Я был там советником во время гражданской войны. У меня до сих пор на столе лежит оперение мины, попавшей в выпускной класс школы в Бендерах. На ком лежит эта кровь?
И, наконец, главное. Никакие исторические деяния сами по себе не оправдывают кровопролитие, жестокость. Оправдание – и то относительное – возникает в одном случае. Если исторические деяния спасают от еще большей крови и еще большей жестокости. Исторические деяния 20-х – 30-х годов, неразрывно связанные с именем Сталина, спасли народы нашей страны от геноцида, замысленного фашистами. То есть от абсолютного уничтожения. Эти же деяния спасли весь мир.
Теперь надо говорить, что победа не имеет никакого отношения ни к Сталину, ни к политической системе, – что победил народ. Причем вопреки лидеру и системе. Какой народ? Наверное, все же советский. Под чьим руководством? «Ни под чьим. Руководства вообще не было. Или оно было, но только мешало». Народ сам, вопреки партии и Сталину, эвакуировал заводы, осуществлял мобилизационные мероприятия, руководил сражениями, окормлял себя идеологически и духовно… Кто-нибудь может поверить в подобный бред? В подобную неслыханную, глумливую ахинею?
То, что мы наблюдаем в эти богатые на годовщины дни, противоречит демократическим нормам и демократическому здравому смыслу. Но это противоречит и иным политическим нормам – как авторитарным, так и более суровым. А значит, это противоречит всем нормам. Кроме одной – перестроечной. То есть той, при которой политическая система сама наращивает отчуждение от общества и делегитимирует себя таким образом, чтобы самоликвидироваться.
Это я и назвал три года назад «перестройкой-2». Когда началась первая перестройка, она же перестройка-1? Ну, скажем, в 1987 году. Не в 1985-м же! Хотите сказать, что в 1986-м? Пожалуйста. Тогда на нашем календаре сейчас – «новый 1989 год». Мне-то кажется, что уже «новый 1990-й». Но пусть «новый 1989-й»! От этого ведь легче не становится, правда же? Главное – чтобы не наступил «новый 1991-й». Главное – вообще вырваться за рамки этого дежавю. Этому посвящены данные размышления, на которые побудили меня так плотно соседствующие годовщины, столь по-разному отмечаемые в нашем демократическом обществе.