Если человек не знает, куда он плывёт – для него нет благоприятных ветров.
Не следует сбрасывать со счетов христианство, оно то сейчас мирное относительно.
Но не факт, что завтра оно не вспомнит свои корни.
Но не факт, что завтра оно не вспомнит свои корни.
25.04.2011 в 12:36
Пишет MirrinMinttu:Приключения сэра Фрэнсиса во Франции
Осенью 1570 года королева послала Фрэнсиса Уолсингема с дипломатической миссией во Францию. Бертран де Салиньяк был уверен, что целью этой миссии является попытка выяснить, что при дворе короля Карла IX думают по поводу дела Марии Стюарт, которое как раз рассматривалось королевским советом в Лондоне. Хотя официально сэр Фрэнсис посылалася замолвить доброе слово за французских гугенотов. Уолсингем был представлен королю английским послом сэром Генри Норрисом 28 августа. Церемония должна была проходить по протоколу, то есть, совершенно бесцветно, но вышло по-другому.
читать дальшеЕкатерина Медичи умела бесцеремонно отбрасывать церемонности, если хотела что-нибудь выяснить, или просто позабавиться, ставя дипломатов в затруднительную ситуацию, когда им приходилось давать вразумительные ответы на точно поставленные вопросы. Уолсингема она просто спросила, объясняется ли дело Марии тем, что окружение королевы ненавидит ее кузину. Сэр Фрэнсис, тем не менее, не смутился. Его королева, ответил он, управляет своими министрами, а не министры управляют ею. Более того, она может обосновать (и обоснует) правильность своего курса действий всему миру.
Любопытно, насколько по-разному оценили эту аудиенцию сам сэр Фрэнсис и посол Испании де Алава. По-мнению Уолсингема, аудиенция прошла в сердечной атмосфере открытости. Де Алава писал Филиппу, что «английский дворянин появился одетым во всё черное, держался нагло, и отвечал королю и королеве грубо, без малейшей куртуазности». Вдобавок, они с Норрисом не удостоили взглядом никого из присутствующих значительных лиц, и даже не поклонились Анри Анжуйскому.
Елизавета, тем не менее, сочла, что именно сэр Фрэнсис будет подходящим преемником послу Норрису, который возвращался в Англию. Уолсингем не хотел этой должности. В крайней досаде он писал жене, что не имеет никаких дипломатических способностей, и надеялся бы, что и королева это понимает. Но, как он сам заметил, Елизавета управляла своими людьми, и не делилась с ними соображениями, по которым она делала те или иные назначения. В данном случае она, скорее всего, предвидела активность во Франции, и хотела, чтобы Уолсингем был рядом со своими французскими осведомителями.
Сэр Фрэнсис вряд ли скромничал, пренебрежительно отзываясь о своих талантах дипломата – их у него действительно не было. Но больше всего его раздражало то, что в такой неприятной для него должности он должен тратить свои кровные. Елизавета не имела обыкновения как-то компенсировать своим приближенным их затраты, которые они несли, служа ей. Уолсингем потребовал от Сесила, что, если королева так хочет использовать его скромные способности, она должна облегчить и его финансовое бремя, которое даже богатый сэр Норрис находил очень тяжелым.
Уолсингем выиграл. Елизавета поторговалась, но назначила ему ежедневное жалование в 36 шиллингов 8 пенсов (657 фунтов в наше время), и даже выдала трехмесячное жалование авансом. Сэр Фрэнсис получил также разрешение возместить свои транспортные расходы на сумму 84 фунта 9 шиллингов 11 пенсов. Перед самым Рождеством, 23 декабря 1570 года, Уолсингем получил от Елизаветы инструкции: передавать ее послания, передавать ей всю собираемую информацию, и продвигать интересы английских торговцев во Франции. По мнению испанского посла в Англии, Елизавета назначила Уолсингема послом во Францию, потому что тот умел разжигать раздоры, как никто другой.
Через пять дней Уолсингем уехал в Париж, прихватив с собой секретарем племянника, Роберта Бейля.
Роберт Хатчинсон, который детально исследовал документы Уолсингема, жалуется, что, хотя журнал сэра Фрэнсиса за тот период сохранился, в нем совершенно нет деталей. Кое-что, впрочем, о его деятельности в Париже выяснить можно. Он встречался с королем 14 февраля 1571 года, чтобы в очередной раз пожаловаться на препятствия, чинимые французскими административными властями английским торговцам одеждой. Он снял 2 марта копию папского отлучения Елизаветы с парижсках ворот, поругался с испанским послом по поводу того, что ирландских бунтовщиков тепло принимают при дворе Филиппа. «Не думаю, что он относится ко мне лучше, чем я к нему», - писал сэр Фрэнсис Сесилу. В июне уже начинается то, ради чего Уолсингема в Париж и послали, сбор и передача тайной информации, и плетение сети информаторов. Из Англии ему привез письма приватного характера Джиакомо Мануччи, флорентинец, который и стал координировать эту сеть информаторов. Работали и старые агенты: «капитан Томазо» не только писал Уолсингему, но и дважды приезжал к нему в 1571 году, чтобы передать особо деликатную информацию.
Помимо прочего, сэр Фрэнсис должен был наблюдать, как и что говорят в Париже о планах брака Елизаветы с Генри Анжуйским, и вообще собирать о женихе все циркулирующие сведения. «Он выше меня на три пальца, смугловат. Фигура очень хорошая, ноги длинные и маленькие, но пропорциональные. Что касается его здоровья, то слухи настолько противоречивы, что я не верю ни одному», - пишет он Роберту Дадли, графу Лейчестеру. Граф знал, что сэр Фрэнсис, протестант до мозга костей, не в восторге от планов брака Елизаветы с католиком, поэтому Уолстнгем добавляет, что его личные чувства не помешают ему выполнять всё, что от него требуют, абсолютно и точно.
Идея брака Елизаветы с Генри Анжу вообще не нравилась никому, кроме дипломатов, ратовавших за англо-французский союз против Испании. Папский нунций убеждал Генриха, что Елизавета стара (37), почти наверняка бесплодна, и, в придачу, еретичка. Шарль де Гиз, как человек практического ума, подкупил кого-то из фаворитов Генриха, чтобы тот убедил принца забросить планы относительно Елизаветы, и жениться на Марии Стюарт. Так прошло два года. В принципе, Екатерина Медичи хотела выдать кого-нибудь из своих сыновей за Елизавету гораздо больше, чем Елизавета хотела вступить в брак с кем бы то ни было. Поэтому, в результате, и эти переговоры закончились ничем. Мария прилично сослалась на то, что ее сын стал чрезвычайно ревностным католиком, а специальные уполномоченные от лица королевы, Киллигрю и Смит, ответили, что возможность мессы в Лондоне даже не обсуждается.
За эти два года сэр Фрэнсис убедился, что недаром он не хотел быть послом. Работа была скучной, пребывание в Париже дорогим, а выплата жалования чрезвычайно нерегулярной. Но домой его не отзывали, хотя он и просил Сесила об этом. Потому что англичанам, желающим во что бы то ни стало получать наследника от своей королевы, пришло на ум попытаться соединить ее с другим сыном королевы Екатерины, 17-летним Франсуа Алансоном – видимо, предполагалась, что его католичность вынесет отсутствие высокой мессы в Англии. Уолсингем против принца ничего не имел, считая его молодым человеком с неплохим характером, но он был совершенно уверен, что невысокий, склонный к полноте Франсуа, да еще и со следами оспы на щеках, но понравится его переборчивой королеве.
Вскоре, впрочем, ситуация во Франции изменилась настолько, что прожекты ее союза с Англией увяли сами по себе. Гаспар де Колиньи отправился воевать против испанцев во Фландрию, и стал там воевать так успешно, что английское правительство всполошилось. Помощь братьям по вере – это, конечно, благородно и свято, но коммерция святее, а усиления французского влияния во Фландрии Англии не хотелось.
Елизавета срочно отправила на побережье Зеландии Хэмфри Гилберта, недавно напрактиковавшегося в Ирландии, чтобы тот занял два коммерческих порта. Да, под собственную ответственность, разумеется. Одновременно, Екатерина Медичи в Париже обеспокоилась тем, что действия Колиньи во Фландрии приведут к тому, что Франции придется по-настоящему вступить в войну с Испанией, причем, на два фронта. Надо было что-то делать. По таким прозаическим причинам и начиналась Варфаломеевская ночь, собственно. Спровоцировать ее королеве никаких трудов не составляло, напряжение между католиками и гугенотами в стране никуда не делось.
Верхушку гугенотов ликвидировали настолько быстро, что не остается сомнений: при каждом высокопоставленном протестанте находился потенциальный убийца, ждавший только команды. Когда в полночь 24 августа семья Уолсингемов проснулась от колокольного звона, они совершенно не представляли, в чем дело – да, мастер шпионажа не знал о готовящемся истреблении единоверцев решительно ничего. Что делает честь его французским коллегам, которые долго и терпеливо подготавливали эту акцию, сумев полностью предотвратить возможность утечки сведений.
Очевидно, сэр Фрэнсис не решился оставить свою семью на следующий день. С ним в Париже была его жена и 4-летняя дочь, а на улицах творилось что-то невероятное. К полудню в посольство начали собираться англичане, и вот они-то рассказали, что произошло. Трое англичан, живущих в Париже, были убиты ночью. Испанский посол писал в своих заметках, что дом Уолсингема был атакован, и что ему самому с трудом удалось сдержать порыв примкнуть к атакующим, но, скорее всего, это было чистой фантазией. Точно известно, что король Карл IX отправил для защиты английского посольства и всех, кто там соберется, герцога де Невера. Дипломатический конфликт с Англией совершенно не входил в его планы и в планы его матери. Вернее, конфликт-то был неизбежен, и усугублять его убийством посла с семьей было бы безумием.
То, что Уолсингем увидел в те дни в Париже, имело далеко идущие последствия для истории. Только в одной столице были убиты около 3 000 гугенотов. В Тулузе, Бордо, Лионе, Руане и Орлеане убили около 70 000 человек. Сэр Фрэнсис тайно отправил семью в Англию, но сам остался в Париже. Король дал ему вооруженный эскорт, но что могло заставить молчать ликующих католиков? За несколько дней Уолсингему удалось собрать полный отчет о том, что произошло, и отправить его в Лондон (через своего агента Уолтера Вильямса, дипломатической почте эту информацию доверить было нельзя).
Сэр Фрэнсис видел, что произошло в Париже. Он не был военным. Очевидно, впервые он увидел лужи крови на улицах, растерзанные тела мирных горожан, дикий, животный страх людей, которых преследуют. И он узнал, как отреагировал католический мир на это массовое убийство. Папа, Григорий XIII, заказал Te Deum по поводу победы над еретиками, и, по его приказу, была сделана медаль, на которой ангел с крестом и мечом убивает гугенотов. Папский нунций в Венеции писал кардиналу Комо о «хороших новостях из Франции». С того самого момента смыслом жизни Уолсингема стало предотвращение аналогичных ужасов в Англии, любой ценой. Он вернулся в Лондон в апреле 1573 года, и эра жестоких гонений на католиков в Англии началась.
URL записиОсенью 1570 года королева послала Фрэнсиса Уолсингема с дипломатической миссией во Францию. Бертран де Салиньяк был уверен, что целью этой миссии является попытка выяснить, что при дворе короля Карла IX думают по поводу дела Марии Стюарт, которое как раз рассматривалось королевским советом в Лондоне. Хотя официально сэр Фрэнсис посылалася замолвить доброе слово за французских гугенотов. Уолсингем был представлен королю английским послом сэром Генри Норрисом 28 августа. Церемония должна была проходить по протоколу, то есть, совершенно бесцветно, но вышло по-другому.
читать дальшеЕкатерина Медичи умела бесцеремонно отбрасывать церемонности, если хотела что-нибудь выяснить, или просто позабавиться, ставя дипломатов в затруднительную ситуацию, когда им приходилось давать вразумительные ответы на точно поставленные вопросы. Уолсингема она просто спросила, объясняется ли дело Марии тем, что окружение королевы ненавидит ее кузину. Сэр Фрэнсис, тем не менее, не смутился. Его королева, ответил он, управляет своими министрами, а не министры управляют ею. Более того, она может обосновать (и обоснует) правильность своего курса действий всему миру.
Любопытно, насколько по-разному оценили эту аудиенцию сам сэр Фрэнсис и посол Испании де Алава. По-мнению Уолсингема, аудиенция прошла в сердечной атмосфере открытости. Де Алава писал Филиппу, что «английский дворянин появился одетым во всё черное, держался нагло, и отвечал королю и королеве грубо, без малейшей куртуазности». Вдобавок, они с Норрисом не удостоили взглядом никого из присутствующих значительных лиц, и даже не поклонились Анри Анжуйскому.
Елизавета, тем не менее, сочла, что именно сэр Фрэнсис будет подходящим преемником послу Норрису, который возвращался в Англию. Уолсингем не хотел этой должности. В крайней досаде он писал жене, что не имеет никаких дипломатических способностей, и надеялся бы, что и королева это понимает. Но, как он сам заметил, Елизавета управляла своими людьми, и не делилась с ними соображениями, по которым она делала те или иные назначения. В данном случае она, скорее всего, предвидела активность во Франции, и хотела, чтобы Уолсингем был рядом со своими французскими осведомителями.
Сэр Фрэнсис вряд ли скромничал, пренебрежительно отзываясь о своих талантах дипломата – их у него действительно не было. Но больше всего его раздражало то, что в такой неприятной для него должности он должен тратить свои кровные. Елизавета не имела обыкновения как-то компенсировать своим приближенным их затраты, которые они несли, служа ей. Уолсингем потребовал от Сесила, что, если королева так хочет использовать его скромные способности, она должна облегчить и его финансовое бремя, которое даже богатый сэр Норрис находил очень тяжелым.
Уолсингем выиграл. Елизавета поторговалась, но назначила ему ежедневное жалование в 36 шиллингов 8 пенсов (657 фунтов в наше время), и даже выдала трехмесячное жалование авансом. Сэр Фрэнсис получил также разрешение возместить свои транспортные расходы на сумму 84 фунта 9 шиллингов 11 пенсов. Перед самым Рождеством, 23 декабря 1570 года, Уолсингем получил от Елизаветы инструкции: передавать ее послания, передавать ей всю собираемую информацию, и продвигать интересы английских торговцев во Франции. По мнению испанского посла в Англии, Елизавета назначила Уолсингема послом во Францию, потому что тот умел разжигать раздоры, как никто другой.
Через пять дней Уолсингем уехал в Париж, прихватив с собой секретарем племянника, Роберта Бейля.
Роберт Хатчинсон, который детально исследовал документы Уолсингема, жалуется, что, хотя журнал сэра Фрэнсиса за тот период сохранился, в нем совершенно нет деталей. Кое-что, впрочем, о его деятельности в Париже выяснить можно. Он встречался с королем 14 февраля 1571 года, чтобы в очередной раз пожаловаться на препятствия, чинимые французскими административными властями английским торговцам одеждой. Он снял 2 марта копию папского отлучения Елизаветы с парижсках ворот, поругался с испанским послом по поводу того, что ирландских бунтовщиков тепло принимают при дворе Филиппа. «Не думаю, что он относится ко мне лучше, чем я к нему», - писал сэр Фрэнсис Сесилу. В июне уже начинается то, ради чего Уолсингема в Париж и послали, сбор и передача тайной информации, и плетение сети информаторов. Из Англии ему привез письма приватного характера Джиакомо Мануччи, флорентинец, который и стал координировать эту сеть информаторов. Работали и старые агенты: «капитан Томазо» не только писал Уолсингему, но и дважды приезжал к нему в 1571 году, чтобы передать особо деликатную информацию.
Помимо прочего, сэр Фрэнсис должен был наблюдать, как и что говорят в Париже о планах брака Елизаветы с Генри Анжуйским, и вообще собирать о женихе все циркулирующие сведения. «Он выше меня на три пальца, смугловат. Фигура очень хорошая, ноги длинные и маленькие, но пропорциональные. Что касается его здоровья, то слухи настолько противоречивы, что я не верю ни одному», - пишет он Роберту Дадли, графу Лейчестеру. Граф знал, что сэр Фрэнсис, протестант до мозга костей, не в восторге от планов брака Елизаветы с католиком, поэтому Уолстнгем добавляет, что его личные чувства не помешают ему выполнять всё, что от него требуют, абсолютно и точно.
Идея брака Елизаветы с Генри Анжу вообще не нравилась никому, кроме дипломатов, ратовавших за англо-французский союз против Испании. Папский нунций убеждал Генриха, что Елизавета стара (37), почти наверняка бесплодна, и, в придачу, еретичка. Шарль де Гиз, как человек практического ума, подкупил кого-то из фаворитов Генриха, чтобы тот убедил принца забросить планы относительно Елизаветы, и жениться на Марии Стюарт. Так прошло два года. В принципе, Екатерина Медичи хотела выдать кого-нибудь из своих сыновей за Елизавету гораздо больше, чем Елизавета хотела вступить в брак с кем бы то ни было. Поэтому, в результате, и эти переговоры закончились ничем. Мария прилично сослалась на то, что ее сын стал чрезвычайно ревностным католиком, а специальные уполномоченные от лица королевы, Киллигрю и Смит, ответили, что возможность мессы в Лондоне даже не обсуждается.
За эти два года сэр Фрэнсис убедился, что недаром он не хотел быть послом. Работа была скучной, пребывание в Париже дорогим, а выплата жалования чрезвычайно нерегулярной. Но домой его не отзывали, хотя он и просил Сесила об этом. Потому что англичанам, желающим во что бы то ни стало получать наследника от своей королевы, пришло на ум попытаться соединить ее с другим сыном королевы Екатерины, 17-летним Франсуа Алансоном – видимо, предполагалась, что его католичность вынесет отсутствие высокой мессы в Англии. Уолсингем против принца ничего не имел, считая его молодым человеком с неплохим характером, но он был совершенно уверен, что невысокий, склонный к полноте Франсуа, да еще и со следами оспы на щеках, но понравится его переборчивой королеве.
Вскоре, впрочем, ситуация во Франции изменилась настолько, что прожекты ее союза с Англией увяли сами по себе. Гаспар де Колиньи отправился воевать против испанцев во Фландрию, и стал там воевать так успешно, что английское правительство всполошилось. Помощь братьям по вере – это, конечно, благородно и свято, но коммерция святее, а усиления французского влияния во Фландрии Англии не хотелось.
Елизавета срочно отправила на побережье Зеландии Хэмфри Гилберта, недавно напрактиковавшегося в Ирландии, чтобы тот занял два коммерческих порта. Да, под собственную ответственность, разумеется. Одновременно, Екатерина Медичи в Париже обеспокоилась тем, что действия Колиньи во Фландрии приведут к тому, что Франции придется по-настоящему вступить в войну с Испанией, причем, на два фронта. Надо было что-то делать. По таким прозаическим причинам и начиналась Варфаломеевская ночь, собственно. Спровоцировать ее королеве никаких трудов не составляло, напряжение между католиками и гугенотами в стране никуда не делось.
Верхушку гугенотов ликвидировали настолько быстро, что не остается сомнений: при каждом высокопоставленном протестанте находился потенциальный убийца, ждавший только команды. Когда в полночь 24 августа семья Уолсингемов проснулась от колокольного звона, они совершенно не представляли, в чем дело – да, мастер шпионажа не знал о готовящемся истреблении единоверцев решительно ничего. Что делает честь его французским коллегам, которые долго и терпеливо подготавливали эту акцию, сумев полностью предотвратить возможность утечки сведений.
Очевидно, сэр Фрэнсис не решился оставить свою семью на следующий день. С ним в Париже была его жена и 4-летняя дочь, а на улицах творилось что-то невероятное. К полудню в посольство начали собираться англичане, и вот они-то рассказали, что произошло. Трое англичан, живущих в Париже, были убиты ночью. Испанский посол писал в своих заметках, что дом Уолсингема был атакован, и что ему самому с трудом удалось сдержать порыв примкнуть к атакующим, но, скорее всего, это было чистой фантазией. Точно известно, что король Карл IX отправил для защиты английского посольства и всех, кто там соберется, герцога де Невера. Дипломатический конфликт с Англией совершенно не входил в его планы и в планы его матери. Вернее, конфликт-то был неизбежен, и усугублять его убийством посла с семьей было бы безумием.
То, что Уолсингем увидел в те дни в Париже, имело далеко идущие последствия для истории. Только в одной столице были убиты около 3 000 гугенотов. В Тулузе, Бордо, Лионе, Руане и Орлеане убили около 70 000 человек. Сэр Фрэнсис тайно отправил семью в Англию, но сам остался в Париже. Король дал ему вооруженный эскорт, но что могло заставить молчать ликующих католиков? За несколько дней Уолсингему удалось собрать полный отчет о том, что произошло, и отправить его в Лондон (через своего агента Уолтера Вильямса, дипломатической почте эту информацию доверить было нельзя).
Сэр Фрэнсис видел, что произошло в Париже. Он не был военным. Очевидно, впервые он увидел лужи крови на улицах, растерзанные тела мирных горожан, дикий, животный страх людей, которых преследуют. И он узнал, как отреагировал католический мир на это массовое убийство. Папа, Григорий XIII, заказал Te Deum по поводу победы над еретиками, и, по его приказу, была сделана медаль, на которой ангел с крестом и мечом убивает гугенотов. Папский нунций в Венеции писал кардиналу Комо о «хороших новостях из Франции». С того самого момента смыслом жизни Уолсингема стало предотвращение аналогичных ужасов в Англии, любой ценой. Он вернулся в Лондон в апреле 1573 года, и эра жестоких гонений на католиков в Англии началась.